Таким образом, в начале 90-х годов вовсе не произошло, как утверждают "демократы" типа Немцова, "свержения советского строя народом", сознательного перехода масс на антисоветскую позицию. Нет, произошла номенклатурно-криминальная "революция сверху" с дезориентацией народа.
      Главное, что отказ от штампов официальной советской идеологии вовсе не говорил о том, что произошли принципиальные изменения в глубинных слоях сознания. А ведь именно в этом суть и предпосылки для выбора той или иной траектории пути нашего развития. Другое дело, что в массовом сознании представления о реальности расщеплены, в умах людей возникла мешанина из несоизмеримых, часто взаимоисключающих воззрений и притязаний. Например, опрос учащихся 11 класса школ и ПТУ Нижегородской области в мае 1992 года показал, что каждый второй хотел бы стать предпринимателем, каждый четвёртый — завести собственное дело. Но рано или поздно жестокая действительность приведёт сознание в рамки здравого смысла. Это — условие биологического выживания человека в обществе, а полного вымирания народа ожидать всё-таки не приходится.
      В целом, можно сказать, что подавляющее большинство наших соотечественников сохраняют фундаментальные основания советского взгляда на жизнь и на человека, но эти ценности и установки прикрыты в поверхностных слоях сознания антисоветскими претензиями и фобиями. Этот внутренний конфликт порождает тяжёлый культурный кризис и объясняет многие нынешние аномалии в поведении и даже трактовке действительности.
      Однако то меньшинство, которое сознательно отвергает советский строй, активно. Если учесть, что в общественных процессах важна не численность ("масса") социальной группы, а "масса, умноженная на коэффициент активности", станет понятно, что в России сегодня возникло равновесие сил. Реформаторы не могут доломать советский строй и вынуждены после первого штурма и натиска выгрызать его малыми кусочками или давать его остаткам "умереть самому", просто от истощения — как, например, науке или образованию, а люди, могущие и желающие жить в обществе, подобном советскому, не могут ни сохранить структуры советского строя, ни начать их восстанавливать. Но это равновесие неустойчиво, рано или поздно оно будет сломано.
      Рассмотрим кратко идейный багаж разных "сознательно антисоветских" течений.

      Когда в конце перестройки кризис в России достиг зрелости, определилось и получило имя активное действующее лицо этого кризиса — "новые русские". На время они стали в России тем, что называют господствующим меньшинством. А. Тойнби даёт такое определение этому понятию: «Под господствующим меньшинством я имею в виду правящее меньшинство, держащееся не столько симпатиями своих подданных, сколько силой. Подобное изменение случается в моменты, когда творческое меньшинство теряет возможности дальнейшего творческого действия. Это может случиться по собственной вине или в результате какой-либо западни, какими изобилует творческий путь. Оно может быть искушено собственными же успехами, либо потеряв контроль над собой, либо преждевременно подняв над водою вёсла».
      Имя "новые русские" стало мелькать в демократической прессе с конца 1990 года и сразу получило чёткое толкование: речь шла о появлении небольшой группы населения, объединённой активным отрицанием ценностей советского строя. "Новые русские" рассматривались как движущая сила рыночной реформы, обладающая энергией и страстностью, достаточными даже для того, чтобы объявить "старым русским" непримиримую гражданскую войну (некоторые антисоветские идеологи понимали это в буквальном смысле слова).
      Можно было говорить о появлении новой этнической группы, с иной психологией, повадками, идеалами и предрассудками. То есть, о явлении этногенеза, формирования нового народа. Эти процессы, как и быстрое изменение психологического склада основной массы народа, всегда наблюдаются в периоды острых кризисов и революционных изменений. Появлению субэтносов предшествует возникновение новых субкультур — течений, объединённых отрицанием культурных ценностей и норм, разделяемых основной массой населения. И у нас этот процесс шёл.
      "Независимая газета" с одобрением писала о новом движении в кино, «представшем перед кинообщественностью под лозунгом "новые русские". В этом был элемент провокации: в ряды движения выбирали отнюдь не по принципу славянской принадлежности. Что касается "новых", речь шла ещё об одной попытке освобождения от груза проблемности и мессианских замашек, которыми грешили все "старые" русские».
      Как пишет газета, фильмы "новых русских" отрицают "эстетику русского Космоса, который пострашнее Хаоса", ибо "это эстетика выкидыша или плода, зачатого и выношенного большой женщиной от лилипута". Как видим, уже на уровне субкультуры "новые русские" декларировали очень высокую степень агрессивности даже по отношению к эстетике русской культуры.
      Обособление культурных отщепенцев шло рука об руку с социальным процессом — выделением энергичной группы, уповавшей на рыночную реформу (прежде всего, приватизацию). Проводимые с 1989 года ВЦИОМ широкие опросы показали нарастающий отрыв этой группы от основной массы населения по их отношению к большому комплексу общественных явлений и позиций. Иногда этот отрыв просто потрясает. На вопрос: «Что вы считаете главным событием 1988 года?» большинство советских людей назвали: вывод войск из Афганистана, полёт корабля "Буран", землетрясение в Армении, события в Нагорном Карабахе или тысячелетие крещения Руси. А "сторонники реформ" главным событием назвали "снятие лимитов на подписку"! Когда такая чушь становится главным в жизни — это и есть отрыв от корней.
      Но значит ли это, что речь идёт не просто об идеологическом и культурном течении, а поистине о рождении "малого народа", многонациональной общности, осознавшей себя именно в противопоставлении "старым русским"? Многое для ответа на этот вопрос можно почерпнуть из конкретных исследований. Одна из таких работ, под названием "Мировоззрение населения России после перестройки: религиозность, политические, культурные и моральные установки", проведена в 1990–1992 гг. под руководством С. Б. Филатова.
      Обширный список вопросов в течение трёх лет задавался выборке из 2250 человек (1500 в РФ и 750 в Казахстане), представляющей ряд национальностей в десятке городов. И вывод огромной важности состоит в том, что та "историческая общность людей", которую мы называли советским народом, реально существует. Возник именно советский народ с общим ядром мировоззренческих установок и идеалов, с общим державным сознанием и представлениями о справедливости. Во время перестройки нарушилась идеология — поверхностный слой культуры, — произошла перестановка чтимых образов, но всё равно это образы, связанные с укреплением державы, а не её распадом.
      Вот как выглядит общая картина предпочтений исторических лидеров в мае 1992 года: Петр I — 37%; Столыпин — 20%; маршал Жуков — 13%; Александр Невский — 12%; Ленин — 9%. Заметим, что Столыпина — фигуру, мифологизированную в перестройку, назвали 41% людей с учёной степенью, что и выдвинуло его на второе место. А триада "Ленин-Сталин-Жуков", будучи образом державного СССР, по "суммарной" степени уважения приближалась к Петру.
      А вот мнения о "наилучшей эпохе в истории России": правление Петра I — 34%; правление Брежнева — 14%; перестройка (1985–1991) — 3%; реформа (1991–1992) — 3%. То есть, для основной массы были ценны державность и стабильность. Вариации невелики: российские немцы делали больший акцент на державности, а казахи, татары и башкиры — на стабильности. Из полутора десятка "эпох" у всех народов перестройка занимает одно из последних мест. Лишь респонденты-евреи назвали перестройку "наилучшей эпохой". Видимо, зажатая державностью и советской стабильностью свобода предпринимательства была для них действительно важной ценностью.
      Ещё один вывод об установках "массы" — быстрое крушение западнической утопии. Была предложена такая установка: «В западных странах сегодня создано наилучшее из всех возможных общество. Нам следовало бы не выдумывать свои пути, а следовать за Западом». С ней согласились в 1990 году 45% опрошенных, в 1991 — 38% и в 1992 — 14% (в Москве побольше: 45, 44 и 18).
      Перейдём от "массы" к тем, кто радикально отрицает державность и стабильность (и уж тем более наше советское прошлое) — к той среде, которая и порождает "новых русских". Здесь мы выберем лишь одно, но очень важное качество — религиозное отщепенство, отказ как от любой традиционной религиозности ("веры в бога"), так и от советского атеизма. Вот некоторые выводы из работы, подтверждённые массой таблиц: «Показателен повышенный интерес к нетрадиционным формам религиозности новой группы нашего общества — коммерсантов и бизнесменов. Cреди них наиболее высока доля людей с ярко выраженным неопределённым, эклектичным паранаучным и парарелигиозным мировоззрением. Именно в этой, социально очень активной группе самое большое число верящих не в Бога, а в сверхъестественные силы — 20%».
      И далее: «Как и в исследовании 1991 года, наиболее прорыночной группой населения проявили себя "верящие в сверхъестественные силы". Эти "верящие в сверхъестеcтвенные силы", оккультисты — основная мировоззренческая социальная база борцов с коммунистическим государством — и сейчас чаще других выступают за распад СНГ и Российской Федерации».
      Резкий отрыв "нового слоя" от массы произошёл в представлениях о справедливости и морали. "Новые русские" — это люди активного молодого возраста с высоким образовательным уровнем. В этой категории были наиболее распространены эгоистические и антипатриотические установки. Авторы исследования пишут: «Опросы 1990–1991 гг. показывали, что наиболее вовлечённая в массовую политическую борьбу и наиболее радикально-демократическая группа — верящие не в Бога, а в сверхъестественные силы, 24% из них поддерживали “Демократическую Россию”, что намного превосходило и верующих, и атеистов». И ещё: «Вера в НЛО, cнежного человека, телепатию сильно связана с ценностями первого периода радикально-демократического движения — антикоммунизмом, желанием похоронить СССР, приоритетом прав человека и рынка».
      Внутренняя противоречивость установок этой группы видна и в том, что "права человека" для неё — лишь политический инструмент. На деле её отличает нетерпимость, причем даже в национальных отношениях: «В исследовании 1991 года мы отмечали, что "верящие не в Бога, а в сверхъестественные силы", несмотря на весь свой радикальный демократизм, были в отношении к большинству различных народов наименее толерантной группой. И эта их особенность за прошедший год лишь усилилась».
      И, наконец, важный штрих, но связанный с целым. Вот вывод авторов: «Как и по многим другим проблемам, в области сексуальной морали самые либеральные — "оккультисты" — верящие в сверхъестественные силы. По всей видимости, они — носители достаточно последовательной культуры "вседозволенности": чаще других отрицают свою ответственность перед государством и обществом — "каждый за себя", обладают низкой трудовой этикой, высокой национальной нетерпимостью и не признают никаких границ в области секса».
      Это — первый, очень приблизительный духовный портрет "новых русских". Но этот портрет не устоялся, новый тип ещё не сложился, он — в поиске. И уже есть симптомы того, что нового "малого народа" не сложится, его уже разлагает разочарование и тоска. Об этом говорят те культурные особенности, которые проявились в начале 90-х годов.
      Что же написано на знамени "новых русских"? Чтобы разобраться, надо знать, кто их певец, в чём их художественное самовыражение, каковы их представления о прекрасном и безобразном — знать их эстетику. Каждая культура и даже идеологическое течение имеет своё лицо. Когда мы слышим "Степь да степь кругом...", "Выхожу один я на дорогу..." или "Вставай, страна огромная...", для нас ясен эстетический образ "старых русских". Песни 30-х годов несут оптимизм индустриализации. Мелодичные, спокойные песни 60–70-х (нет им числа) — отдых ничего не подозревающего народа после невероятных перегрузок ХХ века. Какие песни собирали "новых русских", что пели их поэты?
      Помню, в самом начале перестройки я внимательно прослушал все песни группы "Наутилус Помпилиус" — самого талантливого, на мой взгляд, выразителя мироощущения будущих "новых русских". Прослушал, и говорю своим детям: это же песни, зовущие на гражданскую войну со своими родителями, песни человека, поджигающего свой дом! На меня замахали руками — с ума сошёл! А ведь та догадка оправдалась. Но в тех песнях был ещё поэтический заряд борьбы, хотя было видно, что борьбы больной — без идеала будущего. Только разрыв с прошлым!
      Но вот, под звуки песен "Помпилиуса" вскормленная КПСС политическая элита хладнокровно оглушила страну и начала шарить в доме. Но где же песни? Мы наблюдаем уникальное в истории явление — "революцию", не родившую ни одной нормальной песни. Культурная аномалия, предрекающая печальный конец. В 1993 году была издана большая антология "Русская поэзия серебряного века. 1890–1917. Антология" (М.: Наука). Там собраны произведения лучших поэтов конца XIX и начала ХХ века. Первое, что поражает — доля стихотворений, художественно выразивших пафос грядущей революции. "Варшавянка", "Смело, товарищи, в ногу", "Мы кузнецы" — это малая часть лишь широко известных, привычных и ставших песнями произведений. Но таких — множество, они пропитывают всю поэзию серебряного века. Составители, отбиравшие, по их словам, стихи исключительно исходя из их художественной ценности, включали революционную лирику со скрежетом зубовным. На деле её вес в тогдашней культуре был гораздо больше того, что представлено в антологии. Подумайте, революционные песни становились любимыми романсами. Не слышно шума городского… А что же дала революция рыночников, всех этих "новых русских", березовских и новодворских?
      Ну, нет песен, так появилась литература — тоже важный материал для диагноза. Вот писатель Яркевич. "Огонёк" назвал его писателем-93 (а кое-кто даже "двусмысленно" назвал "последним русским писателем"). По словам самого Яркевича, он написал трилогию, аналогичную трилогии Льва Толстого "Детство. Отрочество. Юность". У "нового русского" Яркевича эти части называются: "Как я обосрался", "Как меня не изнасиловали" и "Как я занимался онанизмом". Все эти гадости имеют у Яркевича не только сюжетный, но и метафорический смысл. Послушаем "Независимую газету", где О. Давыдов даёт такой диагноз в статье "Яркевич как симптом". Как пишет О. Давыдов, во второй части трилогии «выясняется, что маньяком, насилующим мальчиков, оказывается... русская культура». Что же до "юности", то «онанизм в этом тексте — метафора свободного духовного пространства. Он как бы снимает основной (по мнению Яркевича) грех русской культуры — социально-политическую ангажированность, замешанную на агрессии». То есть, опять же главное — тема разрыва с духовным пространством русской культуры, освобождения от неё хотя бы через онанизм. О. Давыдов делает вывод: «Мы имеем дело со становящейся философией культуры тех "новых русских", льстецом и рупором которых является такая замечательная газета, как "Коммерсантъ" (а литературно-художественным воплощением — разобранные выше тексты Яркевича)».